Местечко
Источник:  |
||||||||||
|
||||||||||
Месте́чко (от польского мястечко (miasteczko); на идише — שטעטל, штетл — городок) — поселение полугородского типа в Восточной Европе (в пределах бывшего Польско-Литовского государства и граничащих с ним областей), чаще всего с преобладающим еврейским населением.
В еврейском обиходе понятие «МЕСТЕЧКО» также подразумевало самый характер своеобразного быта восточноевропейского еврейства, его религиозно-культурную обособленность и духовно-социальную автономию общины и поэтому распространялось даже на небольшие города (20-25 тыс. жителей) с преимущественно еврейским укладом жизни. Маленькие местечки называли уменьшительно штетеле.
Возникновение местечек
Местечко зародилось в Польше, где с 15-16 вв. представители местной знати приглашали евреев селиться в принадлежащих им селах и городах на сравнительно благоприятных условиях. Большинство таких городков было на осваиваемых восточных территориях — в нынешних Украине и Беларуси.
Многие из таких населенных пунктов постепенно превращались в своего рода еврейские городки, большинство жителей которых по роду своей деятельности (аренда помещичьих имений и субаренда отдельных объектов в них — шинков, мельниц, мастерских, скупка сельскохозяйственных продуктов, коробейничество, различные ремёсла), а также по образу жизни были тесно связаны с деревней.
Возникавшие в них еврейские общины вначале подчинялись крупным кагалам, но со временем, не будучи связаны ограничениями, характерными для старых «королевских» городов, становились все более самостоятельными и получали возможность устанавливать собственные принципы общежития и обычаи (особенно в тех местечках, которые были целиком заселены евреями), основанные на фундаментальной духовно-социальной и культурной общности. Местечки были местом культурного притяжения для евреев, живших поодиночке в окрестных деревнях. Уставы, составленные хозяевами местечек, как правило запрещали торговлю на базаре по субботам и еврейским праздникам.
Пик развития местечка — время после 1650-х годов, после конца Хмельничины и шведского вторжения. Дворянство предприняло согласованные усилия, чтобы восстановить своё экономическое положение путем создания новых рыночных городов. Развитие этих местечек совпало с огромным демографическим ростом польского еврейства. В 1500 году польско-литовское еврейское население составило, вероятно, 30,000 человек, а к 1765 году оно выросло до 750,000.
Отличительной чертой этого еврейского населения было его сильная дисперсия. В 1770-х годах более половины польских евреев жили в сотнях частных городов, находящихся в собственности дворянства; примерно одна треть жила в деревнях. Во многих польских городах христианские гильдии и католическая церковь боролись за сокращение права евреев на жительство.
После разделов Польши
Это единство нарушилось с разделами Польши (после 1772 г.) под влиянием социально-экономических и культурных особенностей государств, которым отошли польские земли. В Пруссии характерный для местечка образ жизни постепенно исчез, а в Австрии, позже Австро-Венгрии (Галиция, Закарпатье, Буковина, Словакия, в меньшей мере — собственно Венгрия и Богемия, приобрел своеобразные для каждой из областей черты.
Строительство железных дорог и рост крупных городских центров помогли создать новые региональные и национальные рынки, которые конкурировали с экономической базой многих местечек. Новые крестьянские движения поставили под сомнение еврейскую роль в сельском хозяйстве; возникли кооперативы, которые конкурировали с местечками. Кроме того, растущая урбанизация крестьян и движение евреев в большие города, которые начались во второй половине 19 века привели к тому, что евреи стали меньшинством во многих городах, где они ранее преобладали.
В Галиции местечки пострадали от экономического давления, но в целом, евреи, особенно после 1848 и 1867 года имели выгоду от более либеральной политической власти. Этого не случилось в черте еврейской оседлости в Российской империи.
На территории Российской империи самобытный уклад местечка развивался в пределах черты оседлости, включая Царство Польское (с 1815 г.), а также Бессарабию (присоединена к России в 1812 г.), тогда как в остальной части Молдавского княжества (Молдова) местечки развивались с 1862 г. в составе Румынии. Постепенно местечками стали называть не только бывшие частные городки польской шляхты, а и все мелкие поселения такого типа в Восточной Европе.
В самой России небольшие города были в первую очередь административными центрами, а не рыночными городами, которые многие российские чиновники считали зловещими плацдармами еврейской коррупции в сельской местности. Русская политика в отношении евреев часто вертелась между желанием изменить евреев через ассимиляцию и решимостью ограничить их контакты с коренным населением России.
В 1791 году Екатерина II учредила черту еврейской оседлости (формализованную в 1835 указом), ограничивая еврейское население России в основном бывшими польскими провинциями. Конгресс Польши имел отдельный правовой статус. В то время как некоторые категории евреев в конечном итоге получить разрешение на выезд из черты оседлости, границы которой были несколько расширены в Украине, эти ограничения пребывания осталось в силе до 1917 года. Накануне Первой мировой войны около 94 % российского еврейства (около 5 миллионов человек) все еще жили в пределах черты оседлости.
В царской России в конце 19 — начале 20 века
Польские восстания 1830—1831 и 1863 годов серьезно ослабили польскую шляхту, и, таким образом, её еврейских партнеров. Дворяне также пострадали от отмены крепостного права. Экономическая основа местечек получила серьёзный удар.
Юридически и политически, не было такого понятия, как местечко. То, что евреи называли местечком, могло быть городом, городком, поселком, селом согласно польскому, русскому или австрийскому закону. В 1875 году русский сенат учредил юридическую категорию «Местечко» (небольшой город), который, в отличие от деревни, имел юридическую организацию горожан, известную как мещанское общество. Статус местечка определялся русским властями на уровне губерний. В ряде местечек действовало городское самоуправление, другие подчинялись администрации ближайшего города.
Вопрос о признании за населенным пунктом статуса местечка приобрел для евреев России большое значение после издания «Временных правил» (май 1882 г.; не распространялись на Царство Польское), запрещавших евреям селиться, а также приобретать и арендовать недвижимость в сельской местности, то есть вне городских поселений, к которым относились и местечки.
Местная администрация (главным образом губернские правления), стремясь еще больше ограничить места проживания евреев, стала произвольно переименовывать местечки в сельские поселения. Пошёл поток жалоб в сенат. Сенат в ряде постановлений выступил против самоуправства местных властей и установил критерии для отличия местечек от селений. Сенат признал также, что естественный рост местечковых поселений расширяет, вместе с тем, и территорию, доступную для заселения евреев (Указ 14 июня 1896 г. по делу Лившица).
Но под эти постановления не попадали многие поселки (официально считавшиеся даже деревнями), существовавшие порой в течение столетий и известные как местечки среди местного населения, а также новые, возникавшие в черте оседлости в местах оживленной торговли. Эти поселки, населенные почти исключительно евреями, оказались вне закона, и судьба их зависела всецело от произвола низших органов полицейской власти.
Для узаконения этих поселков правительство решило изъять их из действия «Временных правил» и допустить в них свободное жительство евреев. Согласно российской переписи 1897 года, 33.5% еврейского населения жили в «малых городах», но население местечек было, вероятно, гораздо выше, поскольку многие формально города были фактически местечками.
10 мая 1903 г. правительство разрешило евреям проживать в 101 селении, которые фактически стали местечками. Список таких поселений несколько раз дополнялся, и в 1911 г. их число достигло 299. Но вне списка остались еще многие поселки, приобретшие характер торгово-промышленных местечек.
В 19 веке центр тяжести еврейской жизни начал смещаться в города. Но юридические барьеры для свободного передвижения в России, наряду с быстрым демографическим ростом восточноевропейского еврейства, привели к тому, что население местечек продолжало расти на грани 19 и 20 веков, несмотря на массовые миграции в новые городские центры (Одесса, Варшава, Лодзь, Вена) и эмиграцию в США и другие страны.
Многие местечки адаптировались к изменяющимся обстоятельствам, став центрами специализированного производства. В местечках резко усилилось социально-имущественное неравенство, одной из причин которого была тяжелая конкурентная борьба, вызванная скученностью резко возросшего населения.
В конце 19 в. — начале 20 в. эмансипация евреев, а также процессы индустриализации и урбанизации поколебали социально-экономические основы жизни местечек.
В России, где ограничительные законы против евреев продолжали действовать, распад местечка был ускорен антиеврейскими репрессиями, экономическими стеснениями и погромами.
А. Субботин в исследовании экономического состояния западной и юго-западной части Российской империи за 1887 г. («В черте еврейской оседлости», в 2-х ч., СПб., 1888-90) показал бедственное экономическое положение еврейских ремесленников и торговцев в местечках.
Экономические и социально-политические трудности, консервативность и косность жизни в местечке делали его все менее привлекательным для молодого поколения, среди которого росло увлечение революционными идеологиями и движениями.
Именно в местечках укрепилось самосознание широких еврейских масс и зародились национальное и социалистическое еврейские движения. Молодежь из местечек устремилась в большие города черты оседлости, а зачастую эмигрировала (чаше всего в Соединенные Штаты Америки).
Из местечек Восточной Европы вышли многие лидеры сионизма, в их числе Д. Бен-Гурион, Б. Кацнельсон, И. Табенкин, Х. Вейцман, М. Дизенгоф и другие.
Уехавшие в США и другие страны евреи образовывали там земляческие объединения (ландмансшафтн) по местечкам исхода.
Во время революции и гражданской войны в России
Революция 1905 г. и сопровождавшие ее погромы, а также Первая мировая война и массовые выселения евреев из прифронтовой полосы нанесли тяжелый удар по укладу жизни местечка и еще более усилили миграцию евреев из него. Февральская революция 1917 г. отменила черту оседлости и антиеврейское ограничительное законодательство. Октябрьская революция и гражданская война, а также социально-экономическая политика советской власти разрушили экономический уклад местечка.
Во время гражданской войны в Украине и Белоруссии кровавые погромы устраивали армии борющихся сторон, а также многочисленные банды, которым в ряде местечек успешно противостояли отряды самообороны, бессильные перед регулярными войсками и крупными повстанческими отрядами.
Сотни местечек подверглись разгрому, часть из них неоднократно, а некоторые были буквально сметены с лица земли или покинуты еврейским населением (например, Дубово; описано Рохл Фейгенберг, 1885—1972, в книге «А пинкес фун а тойтер штот», Варшава, 1926; русский перевод «Летопись мертвого города», Л., 1928). Не менее 60 тысяч евреев были убиты только в Украине, значительная часть еврейского имущества была разграблена или уничтожена.
В период «военного коммунизма» с его политикой массовых конфискаций была подорвана основа еврейской торговли (закупка сельскохозяйственных продуктов и посредничество между городом и деревней).
В СССР в 1920-1930-е годы
В первые годы Советской власти политика коммунистической партии по отношению к евреям и к еврейскому местечку была в стадии разработки. Поскольку большинство коммунистов унаследовали враждебный взгляд на местечко, новая советская государственная машина изучала различные варианты, чтобы обеспечить альтернативы и изменить положение евреев. Но в то время как миграция в большие города, сельскохозяйственные колонии и Еврейская автономная область в Биробиджане были всеми предусмотренными новыми альтернативами, большая часть советского еврейства все еще оставалась в местечках, и режим не мог игнорировать этот факт.
«Новая экономическая политика» (нэп) с ее налоговым прессом, душившим не только частника, но и торговые и кустарные объединения, привела к окончательному обнищанию местечка. Этот процесс зафиксирован в сборнике очерков «Еврейское местечко в революции» под редакцией В. Тан-Богораза (М.—Л., 1926). И хотя в 1921-25 гг. наметилась тенденция к возвращению беженцев в родные места, молодежь, обреченная в местечках на безработицу, предпочитала селиться в больших городах и внутренних районах страны.
Положение еще больше осложнилось в результате свертывания нэпа. Бывшие торговцы-нэпманы, служители культа, а также кустари-одиночки были объявлены «нетрудовым элементом» и лишены не только избирательных прав, но и права на трудоустройство и получение жилья. В 1926-27 гг. среди трудоспособного еврейского населения Украины «лишенцы» составляли в целом 30%, а в местечках — 40%.
Стремясь изменить социальную структуру еврейского населения (особенно в местечках) советское правительство приняло ряд мер по «продуктивизации» еврейского населения и приобщению его к земледельческому труду. К 1927 г. было переселено (в основном из местечек) в еврейские сельскохозяйственные поселения около 100,000 человек, а в дальнейшем намечалось довести число евреев-земледельцев до 500,000 человек. Но к 1936 г. их было чуть более 200,000.
Новая экономическая политика эффективно устранила штетлы как рыночные города к концу 1920-х годов, но многие местечки адаптировались к новой экономике, став центрами ориентированного на потребителя ремесленного производства. В феврале 1929 г. Совнарком Украины принял постановление «О помощи еврейской местечковой бедноте», где наряду с переселением предлагалась помощь в кооперировании кустарей и организации новых промыслов, работающих на местный рынок, а также в расширении профессионального образования молодежи. Коллективизация в 1929—1930 гг. прикончила всё, что осталось от традиционных рыночных отношений между местечком и окружающей местностью.
Хотя как запланированные властями, так и осуществленные мероприятия не могли остановить деградацию местечка, оно вплоть до Второй мировой войны как социальный феномен сохраняло национальный характер и служило хранилищем языка идиш, традиций и еврейского быта.
Режим строго ограничен религиозное обучение, закрывал синагоги и запретил всякую политическую деятельность, не санкционированных коммунистической партией. Еврейские отделы коммунистической партии, Евсекции, часто были более нетерпимы, чем коммунисты-неевреи и возглавили крестовый поход против религии, сионизма и еврейского культуры. Тем не менее, сионистские группы и религиозные школы по-прежнему выживали нелегально в 1930 году. Многие евреи сумели посещать религиозные службы, обрезать своих новорожденных сыновей, есть мацу на Песах и покупать кошерное мясо.
После начала пятилеток в 1928 году, советский режим начал предлагать евреям больше социальной мобильности и возможности для получения образования. Новое законодательство изменило многие ограничения на «лишенцев». Многие евреи, особенно молодые, начали покидать местечек для работы и учебы в больших городах, включая Москву и Ленинград.
Несмотря на преследования, многие местечки сохранили в большой мере свой еврейский характер. В Украине и Беларуси местные коммунистические власти поддерживали политику Евсекции о продвижении идиша в школы для еврейских детей, и до середины 1930-х годов еврейские дети в этих небольших городах могли не только говорить на идише дома, но и получать на нём начальное образование. Независимо от недостатков коммунистических школ на идише, они обеспечивали некоторое подкрепление против ассимиляции, но родители поняли, что путь к высшему образованию и продвижению лежит через русские школы.
К середине 1930-х годов многие бывшие местечки начали адаптироваться к новой социально-экономической реальности, созданной коллективизацией и пятилетками. Они стали центрами для местного ремесленного производства или обслуживали соседние колхозы. Несмотря на судьбоносных изменения, которые прошли эти местечки, евреи, жившие в них, в основном говорить на идише и гораздо реже вступать в смешанные браки, чем их современники в крупных городах.
В межвоенной Восточной Европе
Распад австрийской и российской империй после Первой мировой войны разделил большую часть еврейского населения местечек между Советским Союзом и несколькими новыми государствами, крупнейшим из которых была возрожденная Польская Республика.
В Литве и Польше в период между двумя мировыми войнами местечко в известной мере сохраняло свой традиционный уклад жизни. В Литве в начале 1920-х гг. существовала еврейская автономия, и, хотя она в 1925 г. была ликвидирована, многие элементы еврейского самоуправления сохранились.
В то время как местечки в изолированных частях Виленского региона или Полесья, как правило, соответствовали классической модели рыночных городов, местечки, такие как Минск-Мазовецкий или Калушин, связанные с метрополией Варшавой по железной дороге, оказались гораздо менее зависит от рынка и более ориентированы на легкую промышленность и специализированные ремесла.
В это время польские евреи увидели продолжение и ускорение многих тенденций, которые начались до Первой мировой войны. Благодаря быстрой урбанизации, в 1939 году 25% из 3.5 млн польских евреев жили в пяти крупнейших городах. В то время как города, особенно Варшава, стали центрами политической и культурной жизни, местечки не исчезли. В 1939 году около 40% всех польских евреев по-прежнему жили в этих маленьких городах, чьи еврейские общины также претерпевали далеко идущие изменения.
Несмотря на антисемитскую политику польских властей, выражавшуюся, в частности, и в экономическом удушении местечка, оно в это время испытывало расцвет общественно-политической и культурной жизни, организацией которой руководила община, получившая после Первой мировой войны широкие полномочия. На базе общины возникали новые организации.
В большинстве местечек имелись отделения всех существовавших в Польше еврейских политических партий и движений. Новые молодежные движения, сионисты и бундовцы помогли создать зачатки контркультуры, которая оспаривала традиционные религиозные нормы и издавна укоренившиеся предрассудки в отношении физического труда.
Другим признаком «демократизации» общественной жизни было появление новых «хандверкер фарейнен» (ремесленных союзов) - в некотором роде, потомков еврейских гильдий прежних времён - что способствовало гордости и самоутверждению в местечке социальных групп, издавна униженных. Многие евреи, которые ранее были гордыми «балебатим», столпы местечкового среднего класса, в это время утратили прежний статус в результат глубоких изменений, вызванных несколькими годами войны, погромов и экономического хаоса.
В местечках были созданы многочисленные общества беспроцентного кредита (гмилес хесед касес) и кооперативы, которым помогал Джойнт. Под его давлением местечковые евреи разных политических взглядов работали в этих организациях совместно. Другим источником помощи в 1930-х годах были землячества выходцев из местечек в США, Южной Африке и других странах.
Выборы в общинах представили новый центр политической жизни и горячо оспаривались. Острые конфликты продолжали бушевать на выборах раввинов или в референдумах о коммунальном налогообложении. Межвоенные местечки дали больше возможностей для участия еврейских женщин в общественной жизни. Женщины присоединились к новым «фроен фарейнен» (женским союзам). Во многих местечках действовали новые современные светские и религиозные еврейские школы, порвавшие с традиционными образовательными моделями (в том числе «Бейт-Яаков» для девочек).
Местечковых евреи оказались под воздействием новых притеснений, которые серьезно подрывали их экономическое положение. Государственная политика ударила еврейских купцов и ремесленников особенно жестко. В 1930-е годы волна погромов прокатилась по многим польским местечкам. Хотя правительство не организовало погромы и не одобряло их, оно санкционировало ненасильственной бойкот еврейских предприятий. Евреи из Пшытыка, которые защищали себя от погромщиков в 1936 году, были арестованы властями.
Пикеты появились перед еврейских магазинов, а в базарные дни были распространены конфликты. В 1930-е годы произошло резкое ухудшение польско-еврейских отношений, которые затрагивало местечки и города одинаково. Тем не менее, в некотором смысле, взаимные отношения были лучше в местечках. Отношения, которые налаживались в течение многих десятилетий, не легко разрываются, и многие крестьяне проигнорировали бойкот и продолжали опекать своих знакомых еврейских торговцев.
Многие политические силы считали, что местечки - отмирающая форма еврейской жизни. Бунд, который приобрел большую силу к концу 1930-х годов, подчеркивал, что будущее польского еврейства лежало в больших городах. Но другие наблюдатели предостерегали от поспешных выводов; штетл занимал слишком много места в польской еврейской жизни. Новые организации, в том числе общества краеведения и YIVO призывали к серьезным исследованиям местечка, просили местечковых евреев писать историю своих местечек, собирать фольклор и документы, изучить местные кладбища и синагоги.
Холокост
Еврейские обитатели большинства местечек были уничтожены в период Катастрофы европейского еврейства. Жителям местечек было труднее эвакуироваться, чем жителям больших городов. Их уничтожение изменило весь характер советского еврейства путём устранения его наиболее национально сознательных и менее впитавших окружающую культуру элементов.
Лишь незначительные остатки еврейских местечек после Второй мировой войны сохранялись в течение нескольких десятилетий в Румынии, Молдавии, Закарпатье, Литве и некоторых других областях Восточной Европы.
Жизнь в местечках
При всём их многообразии, местечки в Восточной Европе заметно отличается от предыдущих видов еврейского поселения диаспоры во всех странах — от Вавилонии до Франции, Испании или Италии.
Концентрация евреев в одном населённом пункте
В других странах евреи жили, разбросанные среди всего населения или, наоборот, населяли определенную часть города или еврейскую улицу. Редко они образовали большинство. Это было не так в местечках, где евреи иногда составляли 80% населения или более. Во многих местечках евреи заняли большую часть города, особенно по улицам, сгруппированные вокруг центрального рынка. Бедные евреи должны были жить дальше от центра, и часто земледельцы-неевреи были сосредоточены на периферийных улицах, для того, чтобы быть ближе к земле, которую они возделывали.
Еврейская жизнь в компактных поселениях имела огромное психологическое воздействие на развитие восточно-европейского еврейства, как и язык местечка — идиш. Несмотря на включение многочисленных славянских слов, идиш местечка заметно отличается от языков, используемых в основном славянскими соседями евреев. Хотя было бы большой ошибкой видеть штетл как совершенно еврейский мир, без иноверцев, тем не менее, верно, что идиш усиливал глубокое чувство психологического и религиозного отличия от неевреев. Проникнутый намеками на еврейские традиции и религиозные тексты, идиш разработал богатый резервуар идиом и поговорок, отражающих яркие народную культуру, неотделимую от еврейской религии.
Евреи имели свою классификацию населённых пунктов. В идише различается штетл (שטעטל) — городок, ште́теле (שטעטעלע) — совсем маленький городок, штот (שטאָט) — город, дорф (דאָרף) — деревня и йи́шев (ישעוו) — крошечное поселение в сельской местности. Штетлом назывался населённый пункт, достаточно большой, чтобы поддержать основную сеть учреждений, необходимых для еврейской общинной жизни: по крайней мере одну синагогу, микву, кладбище, школу и набор общественных объединений, которые выполняли основные религиозные и общинные функции. Это было ключевое различие между местечком и деревней, и местечковые евреи много шутили по адресу своих деревенских собратьев.
Местечко было также отмечено профессиональным разнообразием. В то время как другие евреи диаспоры часто сосредотачивались на небольшом наборе профессий, часто определявшимся политическими ограничениями, в местечках еврейские профессии проходили всю гамму от богатых подрядчиков и предпринимателей до лавочников, плотников, сапожников, портных, возчиков и водовозов. В некоторых регионах, еврейские фермеры и сельские жители жили рядом. Это поразительное разнообразие профессий внесло вклад в жизнеспособность местечкового общества и его культурного развития. Это также привело к классовым конфликтам и часто болезненным социальным различиям.
Опыт жизни в качестве преобладающей культуры на местном уровне, большой численности, своего языка и профессионального разнообразия подчеркнул особое место местечка в виде еврейского поселения диаспоры. Вековая отчужденность от окружающей нееврейской среды, экономический и бытовой уклад местечка с его ограниченными возможностями для торговой и ремесленной деятельности, с его устойчивой приверженностью традициям и местным общинным авторитетам во многом формировали своеобразный облик восточноевропейского еврейства, свойственный ему психологический склад и особенности его духовного самовыражения. Жизнь еврея в местечке ограничивалась домом, синагогой и рынком.
Город отличался от местечка тем, что в местечке все друг друга знали, а в городе люди были несколько более анонимны. В сатирической повести Исроэля Аскенфельда «Дос штернтихл» (головная повязка), город отличался от местечка тем, что «каждый может похвастаться, что он приветствовал кого-то с соседней улицы, потому что принял его за приезжего». Новая железная дорога могла быстро превратить штетл в город, а большой город Бердичев мог стать «захолустным местечком», поскольку его обошла железная дорога.
Проблемы повседневной жизни
Санитарно-бытовые условия были часто убогими. Весна и осень превращали грунтовые улицы в море грязи, а летом распространялся страшный смрад от неочищенных сточных вод, надворных построек, а также сотен лошадей, прибывающих в базарный день.
Нередко наличие семейных ферм на окраине местечка ограничивало доступное пространство для расширения и приводило к невозможной плотности построек. Строительные нормы и правила не существовали. Местечковых здания были, как правило, деревянными, хотя местный «гвир» (богач) мог занимать и «мо́йер» (кирпичное здание) на рыночной площади. Пожары были распространены и были главной темой местечкового фольклора и литературы на идише о местечках.
Образовательные учреждения, особенно для детей из бедных семей, могли быть шокирующе плохими.
«Местечковость»
Местечко было достаточно мало, чтобы каждому там досталось прозвище. Общество как бы устанавливало для каждого его место внутри себя. По воспоминаниям одной женщины о 1930 годах, в её местечке были люди с кличками Рыжий, Икона, Паршивый, Пуз, Грыжа, Горбун, Заика, Медная Борода, Костыль (одноногий), Сортир (человек с неприятным запахом). Была Либичке Старая дева — замужняя женщина с детьми, которой никак не могли забыть, что она поздно вышла замуж.
Дом (то есть семья с ее патриархально-традиционными устоями) был основной социальной единицей местечка. В нем с наибольшей полнотой проявлялись еврейская любовь к детям и гордость за их успехи, спаянность семьи, наслаждение в исполнении религиозных обрядов. Семейные события (рождение, обрезание, бар-мицва, свадьба, смерть) становились достоянием всей общины, которая выражала одобрение или порицание любому поступку своих членов.
Этот общинный контроль стал одним из главных регулирующих факторов самоуправления, в течение столетий поддерживавшего соблюдение предписаний Ѓалахи и следившего за общественным порядком, обходясь без собственных органов принуждения и не прибегая к вмешательству полиции. Но этот же контроль стал восприниматься как угнетение и подавление личности с изменением общественных условий, с проникновением веяний внешнего мира в 19-20 вв.
Распространенный стереотип о местечке как о гармоничном сообществе вводит в заблуждение. Тем, у кого был низкий уровень образования и мало денег, постоянно напоминали об отсутствии у них статуса. В этом плане женщины из бедных семей были в особенно невыгодном положении. Тем не менее, было бы также неправильно принять некритически обвинения и широкий спектр критики от маскилим, сионистов, советских еврейских учёных, что местечки было умирающим обществом, расколотым лицемерием, отупляющей традицией и ожесточенными классовыми конфликтами. Реальность гораздо сложнее, и следует учитывать исторический контекст и региональные различия.
Социальные различия, которые разделяли местечковых евреев, ощущаелись повсюду, от синагоги до рынка. В верхней части социальной лестницы были «шейне идн» - состоятельные элиты, которые содержали учреждения местечка и контролировали их политику. В синагоге они обычно сидели у восточной стены. Чуть ниже «шейне идн» были «балебатим» - «средний класс», чьи магазины и предприятия не сделали их богатыми, но давали им определенную меру уважения от общества. Дальше по социальной лестнице шли квалифицированные ремесленники, такие как часовщики и особо квалифицированные портные. В нижней части были обычные портные и сапожники, а затем водовозы и извозчики. Еще ниже были нищие и маргинальные типы, которые были в каждом местечке.
Гендерные роли в местечке были, на первый взгляд, довольно просты. Мужчины держали властные позиции. Они контролировали общину и, конечно, синагогу, где женщины сидели отдельно. Девушки из бедных семей сталкивались с мрачными перспективами, особенно если не могли найти себе мужа. За кулисами, женщины, особенно из зажиточных семей, часто играли ключевые роли в общественной и экономической жизни местечка.
Женщины на самом деле имели некоторые возможности научиться читать и писать. Религиозная и светская литература на идише для них (и для бедных, менее образованных мужчин) включала такие устои как «Цене-Рене» (образные переводы и легенды, основанные на Пятикнижии), частные индивидуальные молитвы, называемые «тхи́нес» и романсы. Популярнейшим еврейским писателем 19 века в Восточной Европы был маскиль Айзик Мейер Дик, который писал на идише дидактические рассказы, и их в значительной степени читали женщины.
Общественно-политическая обстановка в местечках
Численное превосходство евреев в местечках редко приводило к их политической власти на местах. Они никогда не контролировали местное самоуправление, хотя было много способов, которыми они могли торговаться за свои интересы. В Российской империи законы запрещали евреям занимать руководящие должности в местных советах.
В габсбургской Галиции после 1867 года евреи имели больше возможностей для работы в местных советах и даже могли стать мэрами, особенно, если они получали одобрение польского дворянства. В межвоенной Польше часто бывало, что даже там, где евреи составляли большинство голосовавшего населения, местные власти находили способы, чтобы гарантировать еврейское меньшинство в местных городских советах — например, путём присоединения к местечку сельских окрестностей или путём тонкого давления.
Независимый правовой статус автономных «кеhило́т» (еврейских общинных учреждений) сложился под российским и габсбургским управлением. Некоторые виды формальной или неформальной внутренней еврейской общинной власти остались даже после формальной отмены кагала в России в 1844 году и, эти органы продолжали выполнять важные коммунальные функции. В межвоенной Польше закон 1928 года учредил всенародно избранные кеhилот и в местечках, и в крупных городах. Эти выборы, однако, часто приводило к горьким разногласиям по поводу секуляризации или из-за идеологических различий среди евреев, а также из-за внешнего вмешательства со стороны польских властей.
До 20 века «хевро́т» (на идише «хе́врес» — «компании» были основой коммунальной общественной жизни. К ним относятся не только похоронное общество (хевра кадиша), которое было самым престижным, но другие, посвященные, например, предоставление приданого бедным невестам, посещение больных или распределения средств для соблюдения субботы или Песаха. Были ассоциации, посвященные, например, изучению Мишны, а также те, что действовали в качестве профессиональных гильдий.
Традиционная еврейская ассоциация сосредоточивалась на социальных мероприятиях: вечеринках или банкетах, которые не имели религиозного значения. Таким образом, каждая хевра обычно имела традиционный банкет, который был связан с неделей, когда определенная часть Библии была прочитана. В одном еврейском местечке водовозы собирались по субботам после обеда, чтобы изучить легенды Талмуда («Эн Яаков»). Их ежегодный банкет проходил в течение недели, когда часть Библии «Эмор» (Лев. 21:1-24:23) была прочитана. Это потому, что «Эмор» напоминал «эмер», идишское слово, означающее «ведро воды». Это игра слов может показаться натянутой, но она отражает решимость искать якорь жизни в религиозной традиции.
Культурно-религиозная жизнь местечек
Синагога, игравшая центральную роль в жизни еврея местечка, была не только домом молитвы и изучения законов веры, но и местом собрания общины. Распределение мест в синагоге отражало социальную иерархию. Вдоль восточной стены сидели наиболее уважаемые люди — раввин, знатоки Талмуда, богачи, жертвовавшие большие суммы на благотворительность. По мере отдаления от восточной стены ценность мест уменьшалась, и у западной стены располагались обычно нищие.
Благотворительность была основой жизни местечка, различные общинные организации заботились о нуждающихся, спасая порой от голода целые семьи. В Бейт-мидрашах и большинстве синагог местечка молодые люди самостоятельно изучали Тору и Талмуд. В некоторых местечках (например, Воложин, Мир, Тельшяй) находились известные йешивы. Приезжих учащихся йешив определяли столоваться к жителям местечка.
По местечкам разъезжали магиды, чьи проповеди зачастую захватывали и объединяли всех членов общины. Хасидизм (с его непререкаемым авторитетом и почитанием цадиков — духовных вождей, каждый из которых, в рамках общехасидских представлений, указывал своим приверженцам особую тропу к Богу, к избавлению) мог возникнуть, по всей видимости, лишь в местечках, этих островках целостного еврейского мира, разбросанных в океане чуждой цивилизации.
Суббота была единственным реальным временем отдыха для местечкового еврея. В межвоенные годы в Польше местечковая суббота стала отражать основные изменения, идущие из внешнего мира, и посещаемость синагоги начала скользить вниз. Люди шли на выступление еврейского писателя из большого города или на лекцию для широкой аудитории в зале добровольного пожарного отряда.
Молодые люди из сионистских или бундовских молодежных движений ходили в походы или играли любительские театральные спектакли - к ужасу своих религиозных родителей, которые видели это как осквернение святого дня. Тем не менее, эти светские субботы продолжили концепцию особого дня как перерыва во времени и периода, посвященного духу.
Идеологическая конкуренция была напряженной. Секуляризации ускорялась, и продолжали развиваться новые формы культурного самовыражения - в ежедневной прессе, театре, литературе, кино. К 1939 году, большинство еврейских детей посещали государственные школы на польском языке, и еврейская пресса на нём становилась всё более влиятельной.
По мере того как дороги и железнодорожный транспорт улучшались, многие местечки постепенно превращались в пригороды крупных городов. В ходе 19 века, несколько факторов связывали штетла с более широким миром: йешивы, хасидизм, пресса и эмиграции. Эти контакты в 1920-30-е годы усиливались. Танцы, спортивные мероприятия, фильмы, и даже конкурсы красоты все стали общими чертами местечковой жизни.
Тем не менее, несмотря на секуляризацию, между двумя мировыми войнами местечко было таким местом, где даже нерелигиозные евреи, скорее всего, ходили в синагогу в субботу и праздничные дни, хотя бы только для «соблюдения приличия». В местечке евреи гораздо чаще говорили на идише, чем в крупных городах, где быстро происходила языковая ассимиляция.
Местечки и окружающий их мир
Наличие рынка было определяющей характеристикой местечка, и в базарный день крестьяне начинали стекаться в местечке рано утром. Сотни телег прибывали, и евреи окружали их, чтобы купить продукты, которые крестьяне должны были продать. С деньгами в карманах крестьяне затем отправился в еврейские магазины и шинки.
Базарный день был полон шумной какофонии криков и переговоров и суеты. Часто после продажи лошади или коровы крестьяне и евреи пожимали друг другу руки и вместе выпивали. Иногда вспыхивала драка, и все сбегались на неё посмотреть. Наличие сотен лошадей, стоящих вокруг, особенно в жаркий летний день, придавало местечку незабываемый запах. Но базарный день был жизненной основой местечка.
Рынок (рыночная площадь) в местечках был не только источником заработка торговцев, ремесленников и посредников, но и местом, где происходила встреча с неевреем-крестьянином — чуждым и часто враждебным местечку миром. Евреи, с их культом учености, поголовно грамотные, сталкивались с темной безграмотной массой. Деревня и местечко обладали разными, порой трудносовместимыми этнографическими особенностями.
В сотнях мелких еврейских общин в окружении славянской сельской глубинки многие обычаи - приготовление пищи, одежда, поговорки и сам восточной диалект идиша отражали влияния нееврейского мира. Это особенно заметно в еврейском фольклоре Украины, Молдавии и Польши (поговорки и песни полны украинизмов, полонизмов и мелоса этих областей).
Евреи и неевреи, принадлежа к разным религиозным и культурным мирам, имели также личных связи, которых часто не хватало в больших городах. В то время как каждая сторона держала много негативных стереотипов о другой, эти стереотипы были нарушены реальностью конкретных добрососедских связей. Было почти обычно для неевреев говорить по-еврейски, и даже менее необычно для евреев говорить на смешанном языке (идиш плюс местный).
Евреи местечка с внутренним достоинством переносили оскорбления и презрение нееврейского окружения, платя ему тем же презрением. Даже когда взаимоотношения с соседями были дружественными, у евреев местечка постоянно присутствовало опасение (подкрепленное памятью о прошлых бедствиях) неожиданного погрома. Обычно погром начинался на рыночной площади, а затем перекидывался на дома и синагоги.
Местечко в еврейской культуре
В еврейской литературе и искусстве тема местечка занимает центральное место. С середины 19 века местечко стало культурным и литературным термином. Этот «образ местечка», в отличие от «реального местечка», часто исключительно еврейский, община лицом к лицу, которая жила в еврейском пространстве и времени и которая сохранила традиционную еврейскую жизнь. В литературе, в политической и культурной речи, «образ местечка» вызвал много различных реакций, которые варьировались от пародии и презрения до восхваления как предполагаемого бастиона чистого «идишкайта» (еврейства).
Как краткий символ, отношение к «образу местечка» было индикатором еврейской встречи с дилеммами и травмами современности, революции и Катастрофы. После уничтожения восточноевропейского еврейства местечки стал частым, если не единственным, обозначением для всего потерянного мира восточноевропейского еврейства.
Сугубо отрицательный образ местечка в новой литературе на идише и на иврите сложился в период Хаскалы. Айзик Мейер Дик, Исроэль Аксенфельд и Ицхок Йоэль Линецкий стали чрезвычайно популярны своими пародиями и критикой местечковой жизни. И. Л. Гордон, Менделе Мохер Сфарим и другие писатели старшего поколения в своих (главным образом сатирических) произведениях изображали уродство и убожество местечковой жизни, бесправие, нищету и мракобесие; высмеивали богачей, стремящихся прослыть «хорошими евреями».
Однозначные прилагательные в идише «клейнштетлдик» (буквально `мелкоместечковый`) и в русском языке «местечковый» обрели негативную коннотацию как символы провинциальности и ограниченности.
Шолом Абрамович (Менделе Мойхер-Сфорим), который разработал литературный образ штетла, особенно в романах «Волшебное кольцо» (1865), «Фишке Хромой» (1869), «Кляча» (1872) и «Путешествие Вениамина Третьего» (1878), оказал огромное влияние на будущих писателей. Он был маскил, и давал своим литературным местечкам соответствующие имена: Тунеядовка, Беталон,[2] Кабцанск,[3] Глупск, Кешалон.[4] Тем не менее, подражательное описание было только частью сложной эстетической структуры, которую многие критики ошибочно приняли за безошибочно точным этнографическое описание местечка.
Этот воображаемый штетл, мифы о происхождении, легенды и обычаи которого можно пародировать и высмеивать, тем не менее связан с формой коллективного сознания, еврейской традиции и мессианских надежд. Менделе Мойхер-Сфорим прошёл выше стандартной критики местечка со стороны маскилим. Он изучил художественные и культурные дилеммы, поставленные эстетическими направлениями литературного развития, а также огромный разрыв, который отделял еврейскую интеллигенцию (в том числе писателей на идише) от еврейские массы в местечке.
Разрываясь между резкой критикой еврейского общества и глубокой привязанностью к еврейским массам, он скорее обозначал проблемы, чем предлагал решения, Абрамович вёл своего персонажа Менделе через местечки как одновременно чужого и своего. Таким образом, он смог задеть простых евреев и еврейскую интеллигенцию с равным изяществом.
В 20 в. многие еврейские писатели, потрясенные страшными событиями своего времени и деградацией местечка, стали идеализировать его нравы (И. Л. Перец, Ш. Аш, М. Бен-Амми, А. Литвин, И. Опатошу, И. И. Зингер, Д. Чарни, Я. Якир и другие), чем способствовали его мифологизации.
Дилеммы, с которыми сталкивались еврейские интеллектуалы, возвращающиеся в местечко были также очерчены в книге И.-Л. Переца «Билдер фун провинц-райзе» (Очерки путешествия в провинцию; 1891). Посланный для изучения экономических и социальных условий в бедных местечек, Перец передал двойственное реакцию «постороннего», чьи предполагаемая позиция культурного превосходства уступила растущей неуверенности перед лицом местечковых евреев, которые - несмотря на их отчаянно материальное положение - подорвали его уверенность в своей миссии и даже в себе.
Шолом-Алейхем в проникнутых мягким юмором обобщенном типе еврейского местечка (Касриловка) и образах его обитателей («маленьких человечков»), не уклоняясь от показа негативных сторон жизни местечка, выразил свое теплое отношение к нему. Эти «клейне менчелех» встречали несчастья с достоинством, юмором и внутренней силой, переданной в их народной культуре и их языке. Когда касриловские евреи слышали зловещие вести о посягательстве внешнего мира - погромах и антисемитизме, они, тем не менее, упорно отказывались сдавать свою веру в конечное торжество «йо́шер» - справедливости.
В вышедших в 1904 году стихах в прозе Шолома Аша появляется более позитивный образ местечка. Аш изображал штетл глубоко укоренившимся в вековом польской ландшафта. Он имел свою долю склок и стихийных бедствий, таких как пожары. Тем не менее, местечко Аша было органичным обществом, где естественные лидеры пользовались моральным авторитетом, и чья экономика была основана на естественном порядке, не нарушенном железными дорогами и индустриализацией.
Местечко было сокровищницей еврейского народного творчества. В этнографических экспедициях (1911-14) по местечкам Волыни и Подолии, возглавляемых С. Ан-ским, был собран богатый еврейский фольклор.
Когда революции и тотальная война разорили еврейскую Восточную Европу, описание местечка в литературе на идише всё более отходило от моделей Менделе, Шолом-Алейхема и Аша. Неоднозначно представлена жизнь местечка в произведениях советских и польских писателей на идише (Д. Бергельсон, П. Маркиш, И. Кипнис, И. М. Вайсенберг и другие), где наряду с элементами идеализации почти всегда присутствует изображение острых социальных конфликтов.
Вышедший в 1906 году роман Ицхока (Иче) Meйера Вайсенберга «А штетл» (Местечко), изображал общество, разорванное на части внутренним еврейским классовым конфликтом. И вот, спросил Вайсенберг, что уж такого важного в этой междоусобице в хрупком местечке, ничтожной точке в огромном мире, который простирается за его грязными улицами? В своём классическом произведении «Нох алемен» (Ведь сказано и сделано, 1913) и во многих коротких рассказах писатель Давид Бергельсон представил картину местечка, отмеченную пошлостью и пустотой. Как и Вайсенберг, Бергельсон отказывал местечку в любом искупительном значении.
Разрушительная картина военного местечка появилась в романе Ойзера Варшавского "Смагалерз" (Контрабандисты, 1920), в котором мировая война превращает всю общину в банду аморальных контрабандистов. Традиционные ценности рухнули для всех классов, ничто не стоит на их пути в погоне за быстрой прибылью.
В 1920-х и 1930-х годах местечко изображалось в советской литературе на идише как обречённое общество. Поэт Изи Харик завидовал его известному русскому коллеге Сергею Есенину, который оплакивал русскую деревню. В то время как местечко было для евреев тем же, чем деревня для русских - горнилом их народной культуры - Харик не может оплакивали его. Но он признал, что даже когда он проклинал штетл, его проклятия были перемешаны с чувством продолжающейся нежности.
В межвоенной Польше в поздние 1930-е годы происходил некоторые пересмотр преимущественно негативного отношения к местечку. В своём романе «Бай ди тайхн фун Мазовше» (На реках мазовецких, 1937), Михл Бурштин изобразил штетл, окруженный поднимающимся антисемитизмом и опустошенный погромом, но решивший восстановиться и терпеть. Один персонаж, молодой врач, оставляет Варшаву, чтобы вернуться в родное местечко, где, как он чувствует, он может больше изменить к лучшему. Как и у Вайсенберга и Варшавского, местечко Бурштина, с его многими нееврейскими персонажами, больше не исключительно еврейский мир из Менделе или Шолом-Алейхема. Но ещё раз это было символом еврейского дома.
Характерные образы жителей местечка, их быт и сцены местечковой жизни запечатлели многие художники — И. Пэн, М. Шагал, С. Юдовин, И. Будко, И. Б. Рыбак, И. Шор (1904-61), Т. Каплан, З. Толкачев, М. Аксельрод, М. Горшман (1902-71) и другие на сцене еврейского театра и в кино неоднократно воспроизводилась жизнь местечка.
Неповторимая атмосфера местечка вдохновила создателей многих музыкальных произведений. Наиболее полное выражение тема местечка нашла в творчестве поэта и композитора М. Гебиртига, пророчески предвосхитившего в своих песнях гибель местечка в пламени войны.
Исчезнувший мир еврейского местечка и его духовные ценности воссозданы в творчестве ряда израильских писателей (Ш. И. Агнон, Х. Хазаз, И. Яари, И. Орпаз /Авербух/ и другие), а также в прозе И. Башевиса-Зингера, Э. Визеля и других. К теме местечка обращались некоторые писатели в Советском Союзе (Б. Горбатов, Д. Левин, А. Рыбаков, Н. Коржавин, Г. Канович и другие), Польше (Ю. Стрыйковский /1905-96/, А. Слонимский) и других странах.
Мифологизированное представление о жизни местечка, насыщенной подлинно еврейскими ценностями, возродилось после Катастрофы в сознании многих евреев — потомков жителей местечек, в том числе и израильтян, вопреки сознательному неприятию (до Второй мировой войны) идеологами сионизма быта и системы ценностей восточноевропейского местечка. В идеализированных описаниях местечка — «мира наших отцов», — полностью игнорирующих негативные его черты, сквозит ностальгия по утраченному раю, где жизнь была цельной, религиозной, патриархальной, глубоко человечной и трогательно наивной, а само местечко представляется разросшимся до размеров поселения отчим домом еврея.
В Государстве Израиль негативный образ "галута" (изгнания), в том числе штетла, мало изменился по сравнению со старым, отрицательным сионистским стереотипом. Сионизм превзошел штетл, и единственной причиной, чтобы оглянуться назад было узнать, как избежать пагубных признаков «местечкового менталитета», чтобы ему не было никакого места в новом государстве.
К 1970 году, однако, появились некоторые признаки возобновления интереса к еврейской культуре и к местечку, и видные израильские ученые опубликовали много ценного материала. В Израиле и в других странах выжившие в Холокосте вместе с пожилыми эмигрантами опубликовали сотни «изкер-бихер» - мемориальных книг. Эти книги обычно содержат сотни страниц с фотографиями и личными воспоминаниями. По понятным причинам, многие из этих книг были в значительной степени восхвалениями и элегиями, и комитеты, которые составляли их, избегали среди прочего нелицеприятных подробностей о местечке и его жителях. Но некоторые книги были отредактированы профессиональными историками и соответствовали научным стандартам.
Для американского еврейства местечки представляют собой потерянный мир, который был жестоко уничтожен. Они стали символом всего еврейского и того, что экономические благополучным американским евреям стало не хватать. В 1952 году вышла книга Марка Зборовского и Элизабет Херцог «Жизнь - это с людьми» (Life Is with People), представившая американским читателям обобщённый портрет еврейского местечка, которое было квинтэссенцией «дома»: культурно самодостаточным, отделенным от неевреев и вне времени. В 1963 году на Бродвее вышел спектакль "Скрипач на крыше" - мюзикл по "Тевье-молочнику" Шолом-Алейхема, где местечко предстало в соответствии с представлениями современного американского сценариста. Местечко стало перевалочным пунктом для Америки.
Литература
- Yaffa Eliach, There Once Was a World: A Nine-Hundred-Year Chronicle of the Shtetl Eishyshok (Boston, 1998);
- Gennady Estraikh and Mikhail Krutikov, eds., The Shtetl: Image and Reality (Oxford, 2000);
- Eva Hoffman, Shtetl: The Life and Death of a Small Town and the World of Polish Jews (Boston, 1997);
- Gershon D. Hundert, The Jews in a Polish Private Town: The Case of Opatów in the Eighteenth Century (Baltimore, 1992);
- Samuel Kassow, "Community and Identity in the Interwar Shtetl, " in The Jews of Poland between Two World Wars, ed. Yisrael Gutman, Khone Shmeruk, Ezra Mendelsohn, and Jehuda Reinharz, pp. 198—220 (Hanover, N.H., 1989);
- Dan Miron, A Traveler Disguised (New York, 1973);
- Dan Miron, The Image of the Shtetl and Other Studies of Modern Jewish Literary Imagination (Syracuse, N.Y., 2000);
- Ben-Cion Pinchuk, "The Shtetl: An Ethnic Town in the Russian Empire, " Cahiers du Monde Russe 41.4 (October-December 2000): 495—504;
- Theo Richmond, Konin: A Quest (New York, 1995);
- David Roskies, The Jewish Search for a Usable Past (Bloomington, Ind., 1999);
- Diane K. Roskies and David G. Roskies, comps., The Shtetl Book (New York, 1975);
- Murray J. Rosman, The Lords’ Jews (Cambridge, Mass., 1990);
- Adam Teller, "The Shtetl As an Arena for Polish-Jewish Integration in the Eighteenth Century, " Polin 17 (2004): 25-40;
- Mark Zborowski and Elizabeth Herzog, Life Is with People: The Culture of the Shtetl (New York, 1995).
Примечания
- ↑ Парки, усадьбы, красивые места, Путешествие тысячелетним городом в паре шагов от Евросоюза
- ↑ от ивритского «батлан» - бездельник, всё время торчащий в синагоге
- ↑ ивр. «кабцан» - нищий
- ↑ ивр. «неудача»
